Охота на Эльфа [= Скрытая угроза] - Ант Скаландис

А вот в Западном Берлине никто ничего не чистит, особенно в районе Кройцберг. Мы же поселились именно там. Это район совершенно особенный. Здесь на каждого немца приходится по три турка и ещё по одному человеку какой-нибудь другой национальности: грека, китайца, поляка, эфиопа. Русские тоже попадаются. Забавно так, идешь по скучной без единого дерева улице — унылые магазинчики, кафе, обшарпанные автоматы со жвачкой и конфетами за полмарки, пристегнутые к столбам велосипеды — и вдруг слышишь:

— Братан! Я тебе говорю в натуре, они нас кинули конкретно…

Или:

— Машунь, ну ты сама посуди, он мне, конечно, некислые бабки платит за все услуги известного рода, но стирать его сраные штаны…

Земляки. Россияне. Гордиться такими особо не приходится. Но услышать родную речь всегда приятно. Невольно вспоминаешь Высоцкого:

Проникновенье наше по планетеОсобенно заметно вдалекеВ общественном парижском туалетеЕсть надписи на русском языке…

Надписи в Берлине преимущественно немецкие, хотя и русские тоже попадаются в исторически значимых местах. Но главное, соотечественников наших развелось там изрядно, и это необычайно кстати, когда ты по-немецки — ни бум-бум. Кулаков, правда, уверял, что для нас знание языка будет несущественным. А курды и вовсе о таких мелочах не задумывались. С нами собирались общаться только те, кто хорошо говорил по-русски.

В особых случаях переводчиком обещал выступать Эльф, но мы же не вместе жили. Семецкий, разумеется, поселился в престижном районе Шарлоттенбург, выбрал для себя самый роскошный «Бристоль отель Кемпинский» и в нем одноместный люкс. Впрочем, в этом пижонском заведении, говорят, все номера — люкс. Ну а мы — скромненько так — обосновались в криминально-трущобном Кройцберге, у девушки Моники в большой квартире на седьмом этаже углового дома. Входная дверь была с тихой зеленой Лёшнердамм, а окна выходили на широкую и красивую Ораниенштрассе. Обшарпанный снаружи, дом оказался чистеньким внутри, подъезд запирался на ключ, лифт отсутствовал, что было немножко дико для нашего времени, а вот в квартире царил бардак чисто российский: книги, тряпки, диски, залежи посуды, чистой и не очень, разобранная постель и наконец — последний штрих — новогодняя, то бишь рождественская елка на пианино. Посреди лета. Что ж, такая обстановка даже привычнее.

Немного менее привычно смотрелась ванная комната, совмещенная с туалетом, словно в наших хрущобах, но необычайно просторная. Из высокого, едва ли не от пола, окна, не занавешенного даже шторами, открывался роскошный вид на крыши, мостовые и зеленые дворики старого Берлина. Садишься в таком сортире на унитаз, и мигом пропадают все естественные желания, только страдаешь от агорафобии, кажется, так называют боязнь открытого пространства. И ещё примечательно: над умывальником висела огромная тяжелая вывеска из резной меди «КАФЕ-БАР МОНИКА», очевидно украденная где-то на улице — такие вещи специально не изготавливают. И это было очень не по-немецки. Это было по-нашенски. Браво, Моника!

А ребята, кстати, как услышали её имя, сразу поинтересовались, уж не Левински ли её фамилия? Но фамилия была немецкая, самая простая — Моника Штраус, хотя девушка внешне оказалась смуглая и с черными, как смоль, волосами. Мы потом выяснили: она турчанка, удочеренная немцами, родителей своих настоящих никогда не знала, а по имени Тюркан звали её только друзья-курды. Я немножко удивился такой дружбе, но Моника объяснила, что немецких турок курды считают за своих, все они тут несчастные нацменьшинства, а гордые северяне, разумеется, не способны отличить одну нацию от другой, они и греков с турками путают. «Хохмачи!» — добавила она свое любимое русское словечко.

«Во проблемка-то!» — подумал я.

Хотя чему удивляться? Сам в жизни не умел отличить итальянца от грузина! У нас же они все — лица кавказской национальности. И это ещё не худшее определение. Видать, и у немцев существовали свои обидные клички для чужаков, и клички эти сближали людей самых разных религий и убеждений.

Моника была ярой социалисткой, боготворила Че Гевару, защищала всех обиженных и обездоленных, не пропускала ни одного митинга или демонстрации протеста. Так что и с курдами связалась не случайно. А училась она в Питере, совсем недавно, потому и по-русски говорила прекрасно, и наши проблемы понимала неплохо. Правда, в России однозначно принимала сторону чеченов, в Испании — поддерживала басков, в Югославии — албанцев… ну и так далее. Тяжелый случай. Однако характер её мне понравился. Особенно, когда мы узнали одну маленькую подробность.

На третий день нашего пребывания за границей (первые два пролетели на удивление быстро и бестолково), пришлось далеко идти пешком. Ни станций метро, ни остановок наземного транспорта в том районе поблизости не было, а брать машину в прокате из каких-то соображений пока не рекомендовалось. Ну, мы и прогулялись. Благо погода была хорошая. Правда, шли далеко не прогулочным шагом. Монике было лет тридцать — тридцать пять, выглядела она отлично, фигуру имела спортивную, поэтому очень удивила нас, когда вдруг попросила остановиться передохнуть, а после — идти чуть помедленнее.

— В чем дело? — спросил я прямо.

— Да у меня одна нога деревянная, — ответила Моника, с обезоруживающей откровенностью задирая штанину летних брюк.

— На войне? — счел возможным уточнить я.

— Нет, — сказала она честно, вызывая ещё большее уважение. — В Италии, в Альпах упала со скалы, а пока спасатели прилетели, нога была уже отморожена. Гангрена началась, врачи не сумели сохранить. Но протез у меня хороший. Просто я устаю от него немного.

Потом улыбнулась и добавила:

— А знаешь, как здорово в этой штуке деньги прятать, золотишко или взрывчатку. Я один раз даже героин через границу везла. Ты что подумал? Я сама — ни-ни! Это для продажи. На нужды партии.

Вот такая логика: торговля наркотой с благородными целями. И все равно эта Моника скорее была мне симпатична. И Филу тоже, а Циркачу так особенно понравилась. Вспомнить бы ещё хоть один случай, чтобы Борьке молодая женщина не понравилась! А тут такая эффектная подруга! Героини Синтии Ротрок или какая-нибудь там Никита из сериала — это же все кино. А в жизни по-настоящему боевые девчонки очень редко встречаются.

Собственно, в тот первый день Моника проводила нас к связному. Звонка и пароля этому мрачному типу оказалось недостаточно. Требовались личные гарантии. По-русски он говорил плохо, с отвратительным акцентом, принимал нас в каком-то занюханном вагончике с облупившейся краской и прибитом к двери старым ботинком. (Это ещё что за символ?) А располагались эти роскошные апартаменты у края пустынной улицы, вдоль которой раньше проходила Берлинская стена. По восточную сторону белели дома новостроек, а здесь лепились к старым кирхам покосившиеся хибары, мусорные контейнеры, тянулись грязные заборы, парковались как попало вставшие на прикол или брошенные грузовики и бытовки на колесах. В этих вагончиках и фургонах обитали натуральные бомжи. Я и не знал, что в Германии тоже бывают такие. Неприятное открытие. Впрочем, было одно различие между российскими бродягами и этими: от них не исходило столь привычного нам запаха, отравляющего ныне многие московские дворы и подъезды. Что и говорить, немцы есть немцы. У них и бомжи в баню ходят.

И все-таки путешествие по этим помойкам как-то особенно угнетало.

А угрюмый бородач, не назвавший своего имени и так и оставшийся для нас Семнадцатым, плюс ко всему ещё и заявил неожиданно:

— Ружей вам пока нэ надо. Тута Гэрманья. Нэ Россия. Это адрес. Будэш сказать там про пластид. Поньял, да?

Я конечно, «поньял», тем более, что адрес написан был на клочке бумаги. По-немецки, разумеется. Но так ведь и на углах домов надписи не русские были. Так что все нормально. Но как-то уж очень круто брали они быка за рога. Мы ещё до представителя КРП добраться не успели, а этот Семнадцатый, которому подчиняться велено беспрекословно, уже за взрывчаткой посылает. С оружием, значит, по Германии ходить не хорошо. А с пластидом в кармане у них тут все, что ли, ходят? И вместо жевательной резинки детишкам раздают.

Не понравилась мне такая ситуация.

А тут ещё Моника заявила, что по указанному адресу сама не пойдет. В целях конспирации. В общем, она пошла обратно домой вместе с Циркачом, а мы вдвоем с Филом отправились к этому химику, специалисту по адским машинкам.

Пиндрик со Шкипером, как всегда, и жили в другом месте, и на конспиративные встречи не являлись. Группа прикрытия — это святое. Связной наш то ли прекрасно понимал подобную тактику подстраховки, и глупых вопросов поэтому не задавал, то ли Ахман просто не ставил его в известность, сколько именно человек прилетит из России. По всем законам шпионской науки это было немыслимо, но от курдов мы теперь могли ожидать чего угодно.